скажи,
куда полетят эти острые ножи.
не мне ли в спину?
сынхван насыпает белого риса в пластиковую тарелку и сразу же ест. у ли с деньгами проблемы постоянно, поэтому бабуля, к которой он снимает квартиру, иногда приносит ему поесть [сынхвану пришлось добыть посуду своими методами]. раньше ему было неловко — как это ему, ли сынхвану, кто-то подачки кидает? но с отсутствием денег, появление болячек из-за некачественного питания и зачастую его отсутствия, сынхван всё же стал принимать пачку белого риса, приготовленные кимчи и несколько ланчбоксов с рыбой и курятиной. сын пхеньяна понял наконец, что ему нужно как-то жить. что на работе курьера особо-то не выкрутишься в люди. что постоянное воровство когда-нибудь станет зрячим, и его обязательно засудят за этого. сынхван многое понимает, но принимать ничего из этого не хочет. ему по-матерински бабуля подсказывает, друзья говорят как лучше, но он постоянно делает по-своему. нарушает орбиту и разрушает солнечные звёзды. сынхван давится слишком горячим рисом. в горле его жизнь и он давится ею, упиться не может.
ненависть к себе не была догмой или каким-то удивительным действом. это не было попыткой был в трэнде и привлекать к себе толпы внимания, вовсе нет. что может быть у человека, который перестал жить в пятнадцатилетнем возрасте, когда разом лишился всего? ничего хорошего. выпивка, сигареты и постоянное: «ли сынхван, пхеньян, северная корея, двадцать семь лет, никто». у него плохая игра в театре и напрочь отсутствует чувство хотя бы какого-то ритма и фильтра правда-ложь. сынхван себе жить получше настоящей придумывает, где он десятком акций самсунга владеет и проживает в загородном доме. у пса мир лишь на камнях строится — никакой духовности. он материальный богомолец. все его мечты склоняются к деньгам. смерть — побочный эффект, желания — иллюзии под галлюциногены, деньги — благодать. он ценить больше ничего не может. купюры стали непринимающими его родителями. он перед другими пытается скрыть свою зависимость, но с годами она просто внедрилась в сынхванино тело, словно злокачественная опухоль, разрастающаяся с каждой неделей. сынхван любит это в себе. это метание и несвязную скорость в душе, которая переворачивает весь его мир. ли ненавидит себя, свои рваные шмотки, но до беспамятства захвачен в лапы своих «родителей». у сынхвана идей совсем нет, на что он бы потратил деньги, но он знает, что они ему очень нужны. слишком важны для него — сироты. у сынхвана мир переворачивается, а сердце неприятно скрипит. сынхван никогда не хватался за жизнь, он хватается за то, чем сможет себя прокормить и обустроить хотя бы немножко своё существование в мире. он совсем не воин. лжебоец, который скрывается за маской цепного пса. у пса слишком много слабостей, чтобы кусаться. у пса слишком много воспоминаний, которые не то, что съедают, а просто разъедают кожную оболочку.
сынхван придаётся анафаме, когда город засыпает. он захлопывает дверь, сползает вниз и, нет, не плачет. все свои слёзы он выплакал ещё в пятнадцатилетнем возрасте, когда разом всё потерял. вместо слёз и отчаянье он теперь привычную злобу ощущает и ничего с ней сделать не может. ему хочется разрушать_ломать. ему хочется разбивать лица, дробить костяшки пальцев своих. ему хочется чувствовать железо во рту и впитывать, словно губка, крики чужие. сынхван поехал по фазе. и далеко уже не первой. у сынхвана длинный счёт продолжается и то безумие, которое стучит по черепной коробке, отзывается в коленных чашках. сынхван кулаками бьёт по стенам хрупким от бесчисленных ударов под немые вопли и тяжёлые выдохи через рот. ли хочет расшибить каждому обмудку голову, полностью уничтожить и тело в кислоте разъесть. у северного мальчишки мысли кубарём, а сам он бежит впереди всех. обгоняя, наступая на пятки, расталкивая особо упрямых. потому что дорога ли сынхвана построена лишь по прямой, и он совсем не собирается сбиваться с курса — упрямо следует себе. доверяет лишь себе, кусая ладони, чтобы каждый раз доказывать себя: «я всё ещё живу. я всё ещё дышу». он не кричит об этом каждому встречному — шевелит губами, произнося мантру. чувство катарсиса хоть и так близко, но он уже и без монахов знает, что запятнан. и от этих пятен крови не так уж и легко избавиться [вовсе невозможно]. у пса даже нет мыслей, чтобы стянуть с себя старую шкуру, покрывшейся слоями багровой крови; у сынхвана руки постоянно в крови, он всё ещё пытается достучаться до себя старого, уничтожая изнутри весь собственный мир. мир, который был построен во лжи и вечном недопонимании между архитектором.
хочешь ненавидеть всё, и вовсе не исключаешь из своего списка имя тошное — ли сынхван. оно написано красным цветом. тебя ожидает неудача. себя всегда ждала неудача с самого твоего рождения, которое не было таким долгожданным. ты пережил голод. когда приходилось есть сырую кукурузу и просроченные консервы. ты пережил долгий путь, в котором тебя легко могли пристрелить [bang-bang // прицел наведён]. ты пережил одиночество, когда твоя мать изо всех сил насаживалась на член шестидесятидвухлетнего извращенца, чтобы заработать хотя бы немного денег. некоторые люди не могу пережить такие громоздкие изменения — они начинают их уничтожать с каждым днём. по рукам хлестнули каустической содой. ли с детства наблюдал за чужим разрушением извне, поэтому, когда сам начал уничтожаться под давлением — вовсе не был удивлён. даже впал в некий восторг. слабую эйфорию от чувств переполняющих грудную клетку.
я смогу жить. смогу жить. я смогу жить. смогу. любой ценой. кости гореть будут под джаз.
у ненависти есть специфический вкус. едкий. кислотный. ощутив вкус ненависти впервые, сынхван тогда хотел лишь плеваться этим вязким ядом. заразить всех. ощутив в себе злобу он сразу же захотел поделиться ею с другими. давайте вы тоже узнаете, что это? наши кости будут гореть в синем огне, пока будет петь синатра: «i love you, baby, and if it’s quite alright». наши кости будут дробиться под завывающий голос фрэнка, а ты лишь будешь ухмыляться своей улыбкой чёрта. у пхеньянского отродья были свои демоны, которые глубоко запрятались в голове, чтобы однажды пробудиться, и разрушить. сломать всё. позволить наконец сынхвану ломать не только вещи, но и других людей, которые давно уже и людьми не назовёшь — «животные» подходит больше.
sred.d — захлебнись
жизнь — чистейшее пламя.
сынхван жил в нём. жил в огне, и кричал что-то о яде и свободе.
слова переплетались_путались.
а огненной пёс всё кричал.
им чжебом не подлежит объяснению. для ли он — математические формулы, которые он никогда не понимал. чжебом кажется для сынхвана чем-то дорогим [лишь в материальном смысле]. его словно каждый день начищают несколькими щётками. сынхвану чжебом противен. ненавистен. его злят все богатые ублюдки. сынхван вовсе не отрицает, что с годами проникся чувством мизантропии, и сейчас испытывать ненависть ко всем — просто часть его мыслей. у него слова в предложения заключаться вовсе не хотят, когда он видит перед собой ухмыляющегося богатого ублюдка. рядом с ним слишком сильно ощущается эта разница. если чжебом был на верхних ступенях лестницы, то тебе приходилось сидеть на пыльной первой. у има было и будет, конечно, всё, что он пожелает, пока ты будешь красть в магазине пакет с лапшой быстрого приготовления. у чже было всё — красиво уложенные волосы, новая брендовая одежда, начищенные ботинки и та самая глянцевость — фотографы с превеликим удовольствием отснять захотели парочку снимков для журналов «elle» и «cosmopolitan». ты же мог похвастаться лишь новыми дырами в куртке на-все-сезоны и отсутствием денег в рваных штанах, а ещё свои взглядом побитой собаки. а когда-то же ты был домашней псинкой, которую кормили и выгуливали два раза на дню. сейчас же ты грызёшь собственную кисть, чтобы не чувствовать сильного голода.
тебе подкупают едой, одеждой, даже пытался подкупить квартирой. и ты бы согласился на всё это. ты соглашаешься время от времени, потому что ещё покончить с жизнью не собираешься. а им упрямый ребёнок золотых кровей. тебе уже не раз приходилось слать его к чёрту и отталкивать от себя без страха, что ровно через минуту на тебя могут напасть охранники и избить до полусмерти. никто не смеет трогать достопочтенных. никто не смеет даже смотреть в их сторону. и конечно, сын шлюхи никак не имел права задирать голову выше, показывать оскал и выворачивать руки золотому мальчику. и, если сынхван выворачивал руки, то чжебом выворачивал изнутри. переворачивал все внутренности, проносил через мясорубку. им чжебом не умел жалеть, поэтому каждая его попытка приблизиться хотя бы на шаг к бедняку ли сынхвану — оборачивалась боком лишь для ли. у ли ни черта нет, чтобы прокормить себя, а опять доставать бабулю, которой он уже торчит двухмесячную плату за съём квартиры — вовсе бред. сынхван ненавидит просить_умолять. это с родне для него с смертной казней. лучше вовсе исчезнуть, чем что-то просить. тем более у него — самодовольного ублюдка по имени им чжебом.
сынхван едва может скрыть своё презрение. ему так хочется врезать по этому лицу. оставить кровавые отметины. оставить свой отпечаток костяшек на скулах. сынхван хочет ощутить под своими ладонями кровь чеболя. хочет услышать истощающиеся крики и мольбу о помощи.
но он не слышит. всё, что слышит сынхван от чжебома — сотни приглашений и та же сотня отказов от сынхвана.
ненавидишь это место, но каждую неделю тебе приходится сюда приезжать и менять кулер с водой в офисе. ты ненавидишь это место, потому что именно здесь встретил свой псевдорок и лишнюю совсем мигрень, которая периодически давит на виски. тебе не нравится встречаться с холодными взглядами работников. кажется, что они так и говорят — что здесь делает этот бродяга? что здесь делает бродяжка? ли сынхван всегда старается делать свою работу как можно быстрее, чтобы никто не увидел. он не хочет к себе внимания, которое выражается лишь в сощуренных глазах и кривой ухмылки на лице.
— да отъебись ты от меня, чжебом, — шипишь, потому что любое повышение тона станет прямым привлечением внимания. а на него и так косятся, когда родственник владельца компании подходит к нему, к ли сынхвану. жалкому отребью, который никак не может наскребсти денег хотя бы на новую куртку.
ты никогда не говоришь: «добрый вечер, господин им». даже пересекаясь с стариком стараешься уклоняться от этого. все эти грани, статусы — ломают тебя. злят и бесят так, что хочется послать всё к чертям и спалить здание. всё же иногда в деньгах есть и зло. деньги разъедают душу и карманы. деньги воссоздают чрез себя всю ту злобу и зависть. зависть всегда порождала в ли сынхване адскую злобу. звериную. в такие моменты он больше всего напоминал дикого зверя без крова и жизни.
когда у тебя всё, что относится к твоему — это лишь ты сам. становится понятно, что со временем даже дикую лису приручают. и ты тоже не исключение. ты можешь кусать чужие ладони, можешь убегать и жить затворником. сорванный ремень безопасности давно болтается. и врезать чжебому становится легкой задачей, но проходящие мимо люди всё же заставляют притормозить.
— тебе серьёзно ещё не надоело? — рождённый в мире боли на раскалённом айсберге ли сынхван совсем не боялся говорить. он боялся молчать. тишина могла поглотить его, а тень забрать с собой в кислотный трип по бездне. им чжебом был той самой тенью, которая хотела забрать его в эти наркопритоны. трипы, наполненные кайфом, травой и алкоголем. это было страшное искушение для сынхвана. вечеринка, на которую тебя приглашает им чжебом — полное подвохов предложение самого дьявола.
одиночество диктует свои правила, холодными ночами давит кайфом. даже тебе нужен тот самый «отдохдняк», на который не можешь собрать вон, чтобы купить себе бутылку соджу. а здесь может быть не только соджу. больше алкоголя, которое вдарит в голову, девушки, которые могут не знать, кто такой ли сынхван [и поведутся на его ложь]. у ли было много вариантов, но даже в этот раз он отказывал чжебому.
раз за разом он отказывает.
