в то утро я открыл глаза и увидел перед собой пустоту.
мира не существовало. не существовало ни букв, ни слов, ни предметов, ни людей.
были только глаза. мои и те, что передо мной. я старался не смотреть в них, но так как всё вдруг исчезло, солнце окрасилось в яркий чёрный цвет, как и линия горизонта, который тоже потерял видимость как таковой, у меня не оставалось выбора. выбор, как факт присутствия, испарился.
а я боялся. я невозможно боялся смотреть в эти зрачки, видеть так близко радужку, однажды выученную - я уверен! - мною наизусть. выученную как данность, как то коренное знание, что вкладывается в каждого из нас на этапе, который я, например, не помню и не вспомню уже никогда. это что-то даже более раннее, чем то, что мы называем словом «детство». возможно, оно находится где-то на уровне рефлексов и инстинктов, но мне бы не хотелось опускать всё до физиологии.
так вот, глаза. снова и снова я возвращался в них, не мог убежать, не мог прекратить это. раз уж не осталось ничего кроме них, я избрал самый примитивный и трусливый способ борьбы - капитуляцию. я попытался провалиться в сон, буквально насильно засунув всё своё существо в иллюзорное забытье, попытался закрыть собственные веки, чтобы не думать, не ощущать и, главное, не видеть. попытка быстро превратилась в пытку: сны были настолько ужасны, что вынести их не смогли бы даже стивен кинг и дядюшка фрейд. старина кинг в истерике ужаса сбежал бы после первых семи минут, а зигмунд, вероятно, повесился бы где-то на одиннадцатой. однако я стоически выдерживал это четыре (?) часа подряд, но затем моё сознание просто вывернулось наизнанку и выдернуло меня наружу.
и опять я видел перед собой этот лёд, атлантический океан, суженный в формат огромной бездны двух истинно адских огоньков.
я не понимал, откуда они взялись и почему сетчатка отпечатывается на сетчатку.
они молчали. они всё время молчали и только не отводили своего стеклянного взгляда, однако никогда ещё стекло не было таким живым, как тогда, хотя понятий времени, по сути, и не существовало, ибо оно стиралось вместе со всеми возможными гранями.
чем больше я вглядывался в них, тем меньше осознавал происходящее, тем меньше хотел осознавать его в принципе. единственное, что я осознавал до болевой точности - своё непоколебимое знание каждого миллиметра напротив. (откуда оно взялось?)
катушка памяти раскручивалась быстрее и быстрее, не оставляя во мне ничего, испаряя, истребляя, прокручивая, а значит не оставляя и меня, как меня. но я уже напрочь забыл, что такое «бояться» , а потому перестал прятаться и бежать, перестал спасать даже собственные мысли. всё катастрофически рушилось - внутри меня проходила вторая хиросима, но столь бесшумно, что я этого даже не замечал, как не замечал и тех чудовищных руин, распространявшихся по всему периметру черепной коробки.
они молчали. они только молчали и существовали напротив.
с каждым мгновением меня становилось всё меньше.
с каждым мгновением я влюблялся в эти глаза всё больше. я уже не мог не смотреть. я смотрел, смотрел, с жадностью впитывал в себя эту стеклянную холодность и молчание, бывшее красноречивее любых разговоров.
забывалось всё: имена родителей и друзей, воспоминания, мечты, идеи, чувства, всё, что казалось хоть сколько-нибудь важным. сетчатка оставалась на сетчатке. радужка неизменна. зрачок - тем более.
я отчаянно пытался вспомнить что-то ещё, понять, почему, зачем и что, в конце концов, происходит. не получалось. ибо как итог во мне осталось только знание и любовь. ничего больше. ничего меньше. не приходило ничего. и стало не важно. весь мир исчез, но сосредоточился в этих глазах. а они ведь с самого начала сводили с ума - постепенно, не торопясь, остановив и время, и пространство - и добились своего. я не отдавал отчёта ни себе, ни своим поступкам (вернее, их отсутствию), но если бы в тот момент мне предложили бы остановить творящееся безумие и вернуть всё на круги своя, я бы отказался. более того, я прогнал бы «спасителя» куда подальше.
единственное, чего я, наконец, хотел - это чтобы глаза никогда никуда не исчезли. и абсолютно всё равно, что не осталось ни «никогда», ни «никуда».
впервые за долгое время моё существование обрело смысл. смысл заключался в этих океанах прямо передо мной. и я понял: смысл всегда заключался только в них.
но как только я обрёл это -
stop.
вспышка.
и две искры напротив меня исчезли.
они подарили мне ответ на самый философский вопрос вселенной и - веки закрылись.
в следующую секунду я вспомнил всё. вспомнил, почему, зачем и что происходило.
поняв это, я уже без всякого сожаления закрыл собственные веки.

и мира не осталось.

ибо то пришла
смерть.
и у неё,
действительно,
были твои
глаза.

одиночество следовало за мной всю мою жизнь, повсюду.

его корона из ртути, бриллианты из слез,
его плач – это кровь,
его смех – это стон,
он поет свои песни под ветер и дождь,
он красив, как день,
он слеп как ночь.

i'm gonna give you a bunch of reasons
why you should date me

reason number one — i'm super hot
reason number two — she's super not
reason number three — i'm all you got
and all you got is someone hot

те, кто хорошо знают мэтти, уверены, что тот блещет прекрасным настроением постоянно и в любых ситуациях. излучает положительные эмоции, помогает остепениться своей естественной улыбкой и манерой приглаживать лохматые волосы. на мэтти смотрят странно, словно он мистическое существо — наркоманам всегда достается внимание, даже если ты екс-наркоман. но на мэтти смотрят его друзья и не видят, что за оболочкой наивняка скрывается весьма подзаебавшаяся душа подростка, который не видит смысла в своём взрослении [окончании вуза, начале работы и прочее]. мэтти говорит о параллельных вселенных, но на девяносто шесть процентов уверен, что в каждой сотой вселенной — мэттью сонам свифт полный неудачник. и здесь стоит винить лишь себя. и мэтт винит. каждый раз, когда позволяет себя избивать до колек меж рёбрами и каплями крови на лице_волосах_одежде. мэтт ничего не говорит об этом, лишь улыбается неловко и опять прячет себя настоящего за тонной тонального крема, пудры и крема от гематом. у мэтта и так проблем выше крыши — средняя успеваемость, которая его не устраивает и вечное отсутствие кого-нибудь рядом на парах. и он знает почему. почему от него шугается большая часть девушек с его потока. почему парни, выше на курс, смотрят на него с скепсисом_недоверием. некоторые делают ещё хуже — просто не замечают мэтта. иногда мэтти ощущает себя пустым местом, фантомом, но потом успокаивает себя стаканом холодной воды и скрежетом зубов. мэтт каждый раз повторяет себе, что исправился. что не предаст. мэтт сильный мальчик, у которого в голове названия космических кораблей и спутников. мэтт — карта всего небосвода с звёздами. он успокаивает себя тем, что люди, как звёзды, приходят и уходят. космические спутники разваливаются, небоскрёбы падают ближе к сентябрю. всё связано между собой.
мэтт постоянно связывает несвязные вещи, чтобы чувствовать лишь свой поток сознания. лишь свои мысли. он постоянно ныряет в эти пурпурные облака, задыхается мыльными пузырями и чувствует запах свежескошенной травы. мэтт иногда утопает в своих же мыслях, словно опять под кислотой. мэтт пропадает из поля зрения, словно опять прячется в углу, чтобы перевязать руку и вколоть себе опиума. он дышал наркотиками в семнадцать, словно пил кружку тёплого молока каждое утро. сейчас без этого сложно, но мэтт держится. хотя воспоминания иногда искажаются до той степени past, что рвать волосы на затылке — неизбежно.

мэтт слишком боится вернуться к старой жизни. он оглядываться назад боится. у него фобия. страх перед прошлым. он дьяволу заглянуть в глаза из-за этого страшится — увидеть опиумного морфея, завлекающего к себе. у мэтта всё тоже самое с поведением и хваткой. хватка до сих пор слабая, а пальцы продолжают дрожать, словно он никогда не сходил с водки или чего хуже. наркотики разрушили здоровье мэтта, и никакая больница в швейцарии не сможет вылечить его всего. очистить. создать все условия для катарсиса его души. нет. ничего из этого не произойдёт, потому что мэтт сам отпустить всё не может. у него до сих пор перед глазами опиумные облака и дымки из травки. у него перед глазами пелена скошенной травы, скамьи в центральном парке и вечного трипа с друзьями-наркоманами. и мэтти так боится, что это всё может стать явью. опять. ещё раз повториться. и мэтт понимает, что не переживёт второго разрушения собственной жизни.

он себя до бреда неловко ощущает, когда учитель по современному искусству из другой кафедры, подбирает каждому пару. и совсем не важно, что в акции участвуют не только студенты из художественно изобразительной сферы — плевать. конечно, мэтта это раздражает. конечно, он хочет сказать своё — мистер крампс, нам лучше работать отдельно, а не с студентами из разных департаментов. но кто же будет прислушиваться к мнению мэтта свифта? и не важно, что его мать уже порядком семи лет работает в nasa, а отец продолжает писать диссертацию об океанологии в целом. для всех мэттью так и останется шавкой наркотиков и кайфа. подушкой травы и облаком опиума. поэтому мэтт молчит до последнего. ведёт себя тихо, потому что с его испорченной кармой лучше выслушать все требования и выдвинутые предложения другими студентами с его профиля; цель всей акции — приобщить подростков к искусству. понять зачем экономисту уметь различать картины анри руссо и поля гогена — мэтт так и не смог.

мэтт не слишком рад своему партнёру в группе, не спешит даже подходить к нему — неосознанный страх вновь получить фингал под глазом превышает процент желания всё же поучаствовать в акции и помочь кому-то узнать чуточку больше об искусстве. но мэтт привык бороться. хоть и слабо и недолго, но мэтт старался. всегда. поэтому он находит кирана винтерберга. поэтому он приглаживает свою увертюру артюра рембо на голове, и пытается как можно расслабленно подойти к «золотому мальчику».

— привет, киран, — его голос не дрожит и не становится бесцветным от страха. мэтт научился некоторым трюкам с сознанием собственным, а может он просто тот тип людей, которых называют болванами. мэтт подсаживается к винтербергу. прекрасно знает, что кирану вообще плевать на все законы, правила и, конечно, на то, что сказал ему какой-то преподаватель по современному искусству. мэтт не привык винить людей, но кирана винтерберга иногда хочется отпустить с золотой коробки на землю.  — мы в одной группе, поэтому...

поэтому мэтт не знает, что делать, потому что через пять секунд его по глазу кулаком били обычно. киран не любил ждать. разговаривать с немощными киран тоже не любил. мэтту кажется, что он тот тип людей, которые больше всего раздражают таких, как киран винтерберг. богатых самородков, излучающих кварцевые тени. мэтт смотрит на кирана и понимает, что, если бы не облажался в свои семнадцать, то винтерберг мог бы стать его лучшим другом.
иногда мэтт всё же не жалеет, что стал курить травку и колоться. киран винтерберг — яркий знак «стоп» для залётов и квантовых прыжков в грёзы под названием: «а если бы...».

— ты знаешь что-то о жане-мишеле баскии? — чувствует нарастающую неловкость, трёт шею и взъерошивает волосы на затылке. — мы должны посмотреть вместе фильм шнабеля 96ого года и сравнить картины баскии с картинами пикассо.

и это больше подходит под немое кино с помехами. играть в натянутые улыбки мэтти с кираном слишком неловко — его постоянные шуточки и наезды не вселяют надежд на удачное завершение их совместного проекта. мэтт об этом заранее не говорит, но уже продумывает, что можно будет сказать о творчестве двух разных художников от лица старшекурсника. мэтти так и думает, что тот скорее всего даже не найдёт времени посмотреть драму шнабеля. киран слишком занят будет битьём рож и уничтожением чужой самооценки. совсем не удивит именно такой распорядок дел. это же киран винтерберг — шторм во время бури для колумбийского. золотая молодёжь, пользующаяся всеми возможностями своего статуса и положения.

— ты знал, что некоторые зовут баскию «чёрным пикассо»? это так смешно — они работали в разных художественных направлениях. в послевоенный период стилистика работ пабло вновь изменилась, поэтому некоторые журналисты и чтецы современного искусства говорили, что жан — художественное дитя пабло. — и мэтти лишь после того как замолкает, понимает, что говорит заучно_нудно. и вообще никак.

он принимает уже, что будет готовить весь проект сам. и совсем не против даже написать эссе на эту тему.

Выкормил Хирон Ахилла мозгами медведей и печенью львов. Вырос могучим героем Ахилл. Будучи всего только шести лет отроду он убивал свирепых львов и кабанов и без собак настигал оленей, так быстр и легок был бег Ахилла. Не было равного Ахиллу в умении владеть оружием. Научил его также Хирон играть на сладкозвучной кифаре и петь.

мой поцелуй был гранатом,
отверстым и темным,
твой рот был бумажной
розой.
а дальше - снежное поле.
мои руки были железом
на двух наковальнях.
тело твое - колокольным
закатом. л о р к а

лунная пыль хранится в твоих легких, и звезды живут в твоих глазах. ты - дитя космоса и правитель_ница небес ^{moon dust in your lungs stars in your eyes you are a child of the cosmos and ruler of the skies}

в голове звучит flatsound

кому бы продать на базаре
ленточку, и гребешок,
и белую нить печали,
чтобы соткать платок? л о р к а

«я совсем не создан для любви».

ичиго ненавидит говорить о своих чувствах — привык всё переживать самостоятельно, больше заботясь о других. у ичиго нет такого, чтобы он прошёл мимо, к примеру, плачущего ребёнка — просто не может. в нём живёт с самого детства та посредственность и жажда всем помогать. он проклятый альтруист, который отдаст последнее, что у него есть лишь тому, другому, более нуждающемуся, человеку. в его лексиконе отсутствуют слова «нет» // «я не могу», когда он видит чьи-то слёзы. у него нет этих фраз, потому что ему вовсе не страшно отдать всё, что у него есть, чтобы спасти. он уничтожит себя до последней клетки, но вырвется из лап минусов, чтобы спасти душу плюс. у него не живут в сердце терзания и боль, когда кто-то в опасности. он не чувствует страха, когда видит призраков, даже, когда был ещё совсем юн. прилипающее чувство адреналина ударяет в голову, но это не страх — жажда всего лишь. ичиго считает шаги, высчитывает решение математического уравнения, учит историю японии — он постоянно учится, чтобы доказать себе одну истину. такую смешную и ещё совсем детскую. что он сможет прожить без своих геройств. что сможет переждать. что сможет спать в своей комнате, а не где попадя. ичиго куросаки хочет настроить себя на волну самовлюбленного придурка, но, к сожалению, у всего семейства эта функция не включается. ичиго думает, что во всём виновато куросаковское стремление к справедливости и их вечный, привитый точно уж генами, альтруизм. юзу, которая пытается стать их новым центром в семье, чтобы согреть своим теплом. карин, с которой они вместе видели призраков, и помогали им. старик, который жертвовал всем ради своей семьи и любимейшей женщины. у ичиго сердце слишком уж огромное, он так думает. ишшин уверяет, что с размерами сердца его сына всё в порядке, и смеётся, как всегда, слишком громко и задорно, как в тех дурацких мультиках. ичиго уверен, что с ним что-то точно не так и он просто сходит с ума. ичиго хочет убежать от себя же, запереться в комнате. ичиго хочет закрыть дверь в свою спальню на двадцать золотых замков, чтобы никто на сей раз не смог ворваться.
ичиго частенько хоронит себя под теми горами пустынными, в которые себя сам вогнал. ичиго часто испытывает чувство неполного счастья или же неполной грусти. он испытывает это, но всё равно полностью не может окунуться в это, как делал раньше. у куросаки ничего не ломается, кроме простых карандашей с рисунками рукииных зайцев [вместе с юзу ходят покупать школьные принадлежности, по итогу ичигин весь пинал в атрибутике белого зайца]. он закатывает глаза, опять, на очередном тесте по истории, ломает карандаш надвое, и думает о том, что не чувствует своей души. а он должен. должен цвет видеть каждой и ощущать её тактильно, словно держит в широких ладонях. у куросаки ичиго с рождения рыжий цвет волос, и всё было оранжевое. у куросаки лишь с пятнадцати начало что-то меняться, а маленькие девочки призраки стали более приветливей и: «можешь передать кое-что моим родным?». и ичиго передавал, спасал, возвращал. ичиго отдаёт постоянно всё другим, оставляя себе лишь малую часть. даже если это просто «счастье». он готов сделать себя несчастным и одиноким, лишь бы его семье и друзьям было хорошо.

«я боюсь полюбить, это может навредить дорогому мне человеку».